Анатолий Радов - Холодная кровь [СИ]

— Эй, Хош, вставай! Хош, ты живой?

Кто-то принялся осторожно, но настойчиво теребить меня, крепко ухватившись за левое плечо. Голова в такт рывкам безвольно замоталась из стороны в сторону, затылок заелозил по чему-то тёплому и рыхлому, и я не на шутку напрягся. Не понял!

Поскрипывание под затылком повергло меня в ступор. Такое ощущение, что елозит он по песку, и что по моим представлениям не совсем нормально. Причём тут песок?

Вдобавок, в нос тут же ударила смесь неприятных запахов, пробежавших по лицу душным ветерком, и мысли заметались уже вовсю. За веками вспыхнули два ярких пятна, ощутились руки, потом грудь, потом живот и через секунду волна включающихся нервных окончаний добежала до пяток. Почувствовав тело полностью, я вдруг ясно осознал, что и здесь не всё нормально. Что именно не так, было пока непонятно, но то, что не так — тут к гадалке не ходи. Неожиданно меня оставили в покое, послышался тяжёлый вздох, удаляющиеся шаги, но не успел я этому обрадоваться, как шаги вернулись и меня снова принялись дёргать, на этот раз уже с явным нетерпением.

— Хош, давай очухивайся! Надо валить!

Да что такое! Если там кому-то нужен Хош, то пусть Хоша и теребят, я-то при чём? Интересно, кстати, а кто такой этот Хош? Странное имечко.

— Отвали, — еле ворочающимся языком пролепетал я с досадой и попытался одёрнуть плечом, но от него в затылок стрельнула такая жгучая боль, что я тут же пожалел о том, что вообще пошевелился.

Твою мать, да что же это такое?!

Метнувшись по памяти туда-сюда, ответа не нашёл. Последняя запись, как я выруливаю на перекрёстке со второстепенной на главную и глазею на красивую девушку, спешащую преодолеть проезжую часть. Юбка коротенькая, ножки аппетитно и очень торопливо мельтешат. Да чего спешить-то, сладкая моя? Какой же нормальный мужик такую красоту давить станет? И остановятся, и подождут, и посигналят нежно вслед твоим ножкам. Стоп, а это что? Вроде звук резкий. На сигнал похоже, или на сирену даже. А-ну, помедленнее в этой части. Так. Я, значит, зачем-то резко оборачиваюсь, а передо мною красная стена. И пять буковок — «КамаЗ». Пожарка, что ли? Хрен поймёшь, не разглядеть дальше. Скрежет, звон, треск и полная тьма, как будто окунули в резервуар с нефтью.

— Хош, твою яйцекладку, да ответь ты! Живой же!

Ну всё, обладатель этого мерзкого голоса достал окончательно. Сейчас объясню ему, что я не Хош, а он получит по морде. Причём, хошь не хошь, а получит.

Открываю глаза, с языка уже готово сорваться грязное словечко, и оно-таки срывается. И не одно даже, а целый поток. При этом я спиной к земле, пузом к небу, на руках и ногах пытаюсь отдалиться от того, что открывается моему взору. Надо же, и не знал раньше о таком способе перемещения. А очень даже удобный, и быстрый к тому же. За пару секунд метров пять-шесть намотал. И ещё б сто раз по столько же намотал, только бы убраться подальше отсюда.

— Ё… твою… б… чё это на х… такое… бать ты чё… су… — я даже не напрягаюсь, само идёт.

— Ты чего, Хош? — удивляется тот, от кого я так стремительно отползаю. — Куда ты, твою яйцекладку?!

Но боль в плече всё же даёт о себе знать, я падаю на спину, и передо мною снова полная тьма.

Теперь вроде сижу на чём-то мягком. Очень похоже на сиденье автомобиля, правда, точно не моего. Своё сиденье я с закрытыми глазами в любом состоянии угадаю, даже в полуобморочном. Память тела и… задницы. Задница — она водительское «седло» моей «семёры» уже лет восемь помнит, с того самого момента, как предки подогнали мне её в «целлофане» на совершеннолетие и до сией секунды. Почему я ещё не поменял её на что-то более солидное? Это вопрос долгий и неоднозначный.

Значит, всё остальное мне привиделось? Ну, и слава богу. Видимо я всё же попал под несущуюся на выезд пожарку, но остался живой, и теперь сижу на сиденье другой машины. Хотя, странно. По идее меня должны были положить на носилки и запихнуть в карету «скорой» помощи. А-а, это меня сами пожарники видимо в свою кабину перетащили, чтобы в больничку побыстрее домчать. Ну не изверги ж они, я б лично тоже так поступил, а-то эту «скорую» пока дождё… Стоп, а почему мы тогда никуда не едем? На месте ж стоим! Эй, вы чего, изверги, ану заводите…

— Хош? Чё ты там, пришёл в себя?

Нервно сглотнув слюну, я моментально сжался в пружину. Господи, что ж за напасть такая? Эта тварь снова здесь, и снова зовёт какого-то Хоша. Хотя, почему какого-то? За Хоша она с чего-то принимает именно меня.

— Эй, Хош, валяться некогда. Эти ублюдки теплокровы могут снова напасть. Нужно проваливать, Хош…

Тварь ещё долго ругается, а мой мозг нервно пульсирует в одном диапазоне — глюк, глюк, глюк…

Это всё глюк. Я понял. Меня оперируют, я лежу на белой простыне, перчатки хирурга в крови, а в моём теле наркоз. Вот от этого наркоза у меня и глюки. Хотя, по идее, наркоз должен проваливать в медленную фазу сна, то есть, чтобы поглубже, в самую задницу «небытия», иначе есть вариант проснуться прямо посреди своего собственного ремонта. Открываешь глаза, хирург и ассистенты в шоке, а ты типа — Вы мне смотрите, чтобы швы ровненькие были, как у Гуччи, стежок к стежку.

Нашёл время шутить. Хотя это, скорее всего, от нервов. Так, нужно взять себя в руки… кстати, руки. Если это не реальность, достаточно просто ущипнуть себя, ничего не почувствовать, после чего смело и с улыбкой продолжать смотреть этот кошмар дальше.

Я открыл глаза и потянулся правой рукой к левой, чтобы посильнее ущипнуть её в районе запястья, но пришлось остановиться на полпути. Буквально пару секунду я сумасшедшим маятником поколебался между нормальным состоянием и обмороком, и наконец, с облегчением выбрал второе. Да и было с чего.

Мою руку покрывала зелёная, с красивым таким отливом, чешуя.

Материализовавшись из сгустка плазмы, Дара почувствовала под ногами песчаную поверхность Арконида и торопливо зашагала к огромному зданию, одиноко стоящему в самом сердце пустыни. Пустыня на этой планете властвовала давно, оттеснив леса и степи к берегам океанов. Может, именно поэтому Главный Конструктор сектора Z-13 и выбрал Арконид для своей резиденции. Любил он уединение и бесконечные просторы, в которых не просто тонул, а растворялся взгляд, рождая внутри философскую безмятежность.

Даре же открытые просторы не очень нравились. Хотя бы за то, что они невольно напоминали любому мыслящему существу о его ничтожности в этих бескрайних Вселенских… да-да, пустынях. Потому что островки жизни в них были так же редки, как леса и степи на Аркониде.